В 1830 г., когда Париж был охвачен революцией и королевский режим, казалось, едва удерживал власть, Стендаль, проживавший тогда на улице Ри­шелье, записывал свои впечатления от увиденного и услышанного на полях потрепанной книги. Этот, не раз прочитанный им том он сделал со временем любимым чтением своего героя: Жюльен Сорель из романа «Красное и черное» весьма дорожил им и ни­когда не расставался с этой книгой, которая назы­валась «Мемориал Святой Елены».
Впервые книга вышла в свет спустя семь лет по­сле падения Наполеона, в 1823–1824 гг.; она принадлежала перу добровольно последовавшего за На­полеоном в его изгнание на остров Св. Елены графа де Лас Каза. Вслед за первым изданием последо­вали другие. Книга неоднократно переиздавалась и переиздается до настоящего времени, как по‑фран­цузски, так и в переводах на иностранные языки. Феноменальный успех «Мемориала» — одного из «евангелий», составляющих Библию приверженцев Наполеона и его почитателей, — объясняется тем, что к началу 20‑х гг. XIX в. негодование, которое вызы­вало в эпоху Реставрации одно лишь упоминание имени Наполеона, сменилось иными умонастроения­­ми и иными чувствами. Одинокая смерть в удушли­вой атмосфере скалистого острова посреди Атланти­ческого океана произвела сильное впечатление на общество и пробудила воспоминания о блеске бы­лых побед и величии Первой империи.
В 1814 г., когда Империя рушилась, различные течения антинаполеоновской оппозиции (роялисты, либералы и пр.) объединились против Наполеона и поддержали Реставрацию Бурбонов, оправдав тем самым иноземное вторжение. Тогда, в 1814 г., каза­лось, сама необузданность страстей породила край­нее ожесточение и ненависть к поверженному режиму. Однако взрыв недовольства и негодования, вызванный тяготами рекрутских наборов, военными поражениями, налоговым бременем, следствиями Континентальной блокады, вскоре утих; на смену ему пришло усталое безразличие, граничившее по­началу с полным забвением прошлого величия и славы. После «Ста дней» вряд ли кто мог предпола­гать, что через несколько лет развенчанный и втоп­танный в грязь образ Императора вновь захватит умы.
Историки согласны с тем, что в возникновении и распространении во Франции наполеоновской ле­генды огромную роль сыграла книга Лас Каза «Ме­мориал Святой Елены», но при этом, как правило, не упоминают о том, что этот успех в значитель­ной мере был предопределен многочисленными пуб­ликациями различных сочинений, в той или иной степени посвященных пребыванию Императора на острове Св. Елены. Многое из того, что связано с написанием и опубликованием «Мемориала» Лас Каза, известно, и, казалось бы, нет особой нужды вновь обращаться к истории создания этого важней­­шего памятника наполеоновской эпохи. Благодаря исследованиям французских историков Ж. Тюлара и Ф. Гоннара, пристально занимавшихся источни­ками наполеоновской легенды, историей «Мемориа­ла» и сочинениями других членов свиты Наполеона на острове Св. Елены, установлен не только макси­мально полный корпус наполеоновских сочинений, написанных в разные годы и разными людьми под диктовку Императора, но и, что весьма важно, вы­явлены все те публикации, которыми пользовался Наполеон и члены его свиты, а также последователь­ность доставки Наполеону необходимых источников, пополнявших его библиотеку в Лонгвуде.
Историки изучали возникновение и развитие так называемой наполеоновской легенды во Франции после Первой реставрации Бурбонов, неизбежно ка­саясь при этом «Мемориала Святой Елены» Лас Ка­за, изучали влияние сочинения Лас Каза на лите­ратуру французского романтизма и европейскую ли­тературу XIX в.
Однако те, кто в той или иной степени ­обращался к истории создания «Мемориала», его тексту и источникам, а также к биографии ав­тора, не останавливали своего внимания на книге, которая была выпущена в Париже за год до смерти Наполеона и которая имеет самое прямое отношение к «Мемориалу Святой Елены» и к самому Лас Казу. Речь идет о книге под названием «Максимы и мысли узника Святой Елены. Рукопись, найденная в бума­гах Лас Каза. Перевод с английского». В много­численных переизданиях «Мемориала Св. Елены» комментаторы либо обходили полным молчанием эту книгу, либо безоговорочно называли ее «при­писанной» Лас Казу. Историки эпохи Второй ре­ставрации Бурбонов во Франции, исследователи ли­берального движения и истоков оживления наполео­новской легенды также не обратили внимания на эту книгу.
Предположение о том, что французский издатель намеренно назвал «Максимы и мысли узника Святой Елены» переводом, дабы обезопасить себя от цензурных придирок и полицейского преследования, должно быть сразу же отвергнуто, т. к. и в самом деле книга является переводом с первого издания,
вышедшего в Лондоне в том же 1820 г. Другое дело, что, собственно говоря, именно этот прецедент, видимо, и позволил французскому издателю опубли­ковать «Максимы и мысли», несмотря на жесткие цензурные препятствия взглядам на Наполеона, не совпадавшим с официальной точкой зрения. В про­шлом на подобные сочинения налагался безуслов­ный запрет, как, например, в случае с «Рукописью, присланной со Святой Елены…», и хотя в 1820 г. ситуация была иной, имя Наполеона оставалось в известной степени одиозным, и не иначе как по­этому французский издатель везде заменил его ней­­тральным, но весьма «прозрачным псевдонимом „узник Святой Елены“» и перед текстом высказы­ваний, где в английском оригинале стояло «Макси­мы Наполеона», поставил «Максимы и мысли уз­ника Святой Елены». Заметим кстати, что в «Мак­симах и мыслях» некоторые имена зашифрованы отточиями либо криптонимами. Для со­временников скрытые имена были очевидны, но издатели знали, что раскрытие отдельных имен могло быть чревато неприятностями, ибо некоторые упоминаемые в кни­ге лица к моменту ее издания еще занимали высо­кие государственные посты…
Обратимся теперь к биографии графа де Лас Каза, автора «Мемориала Святой Елены», чье имя значится и на титульном листе публикуемого нами сочинения.
Эмманюэль Огюст Дьедонне Мариус Жозеф мар­киз де Лас Каз родился в 1766 г. в фамильном замке Лас Казов близ Ревеля и Кастра в департа­менте Верхняя Гаронна. Эмманюэль де Лас Каз принадлежал к древнему аристократическому роду, который, как гласит предание, вел свое начало от доблестного рыцаря, отличившегося в конце XI века в войне с маврами и осыпанного милостями своим сюзереном графом Анри Бургунским.
Поначалу Лас Каз, которому прочили карьеру военного, поступил в Вандомскую военную школу, затем в 1780 г. — в Парижскую военную школу, куда четыре года спустя поступил Наполеон. Став мор­ским офицером, Лас Каз принял участие в англо-­американской войне, в осаде Гибралтара в 1782–1783 гг., в крейсировании американского побережья и французских колониальных владений. На острове Мартиника он познакомился с баронессой де Таше и ее племянницей виконтессой Жозефиной де Богарне, что в дальнейшем сыграло немаловажную роль в судьбе Лас Каза.
Пылкий роялист, Лас Каз встретил революцию враждебно. В 1791 г. он эмигрировал и присоединился к армии принца де Конде. После поражения роялистов Лас Каз вынужден был бежать в Англию, где прожил несколько лет, перебиваясь случайными заработками. Годы нищеты и лишений были полны упорного труда. В 1799 г. Лас Казу удалось издать «Исторический и гео­графический атлас», над кото­рым он долго работал и который имел большой успех.
В 1802 г. Лас Каз возвращается во Францию, воспользовавшись существенным послаблением мер, принятых против эмигрантов. Он ведет нелегкую жизнь, поселившись в антресолях дома номер 6 по улице Сен-Флорантэн в Париже. Оттуда, в надежде добиться благосклонного внимания со стороны Им­ператора французов, Лас Каз направляет Наполео­ну свой «Атлас». Однако милости всемогущего Им­ператора заставляли себя ждать, тем временем Лас Каз пишет письмо Императрице Жозе­фине, которая, получив письмо, припомнила о встречах с молодым морским офицером на Мартинике и оказала ему протекцию. В 1806 г. маркиз де Лас Каз был пред­ставлен ко двору. В 1808 г. Лас Каз был пожалован в бароны Империи, а через год его прикомандиро­вывают к штабу корпуса маршала Бернадотта, где он находился с сентября 1809 г. по январь 1810 г.
21 декабря 1810 г. Лас Каз, благодаря поддержке Жозефины, назначается камергером, а 27 апреля 1810 г. — докладчиком в Государственном совете. В день рождения Наполеона (1810 г.) Лас Каз был пожалован в графы Империи. В 1810–1812 гг. Лас Каз выполнял ряд важных дипломатических и военных поручений в Голландии, Иллирии и на запад­ном побережье Империи.
В 1814 г. Лас Каз отказался поставить свою под­пись под актом Государственного совета, отрешав­шим Наполеона от власти, и протестовал против по­мещения в одной из газет списка представителей дворянства, требовавших реставрации королевского режима (в этом списке значилась и фамилия Лас Каза). С возвращением Бурбонов Лас Каз оказался не у дел и уехал в Англию, но с воцарением Напо­леона в 1815 г. он вновь возвращается в Париж, становится камергером и назначается государствен­ным советником. После Ватерлоо, оставшись верным отрекшемуся Императору, Лас Каз просит у Напо­леона разрешения сопровождать его в изгнание. «Если вы согласитесь выполнить мою просьбу, — сказал Лас Каз Наполеону, — мое самое горячее же­лание будет удовлетворено». Оставив семью — жену и детей (кроме старшего сына, которого взял с собой), — Лас Каз отправляется с Наполеоном в Рошфор, где вместе с преданными Наполеону ге­нералами Савари и Лаллеманом ведет переговоры с командованием английских кораблей, стремясь по­лучить разрешение на отъезд в Америку.
На острове Св. Елены, точнее уже на пути к нему, Лас Каз весьма быстро становится одним из самых доверенных лиц Наполеона. Он начинает вести запи­ски, названные им впоследствии «Мемориал Святой Елены».
То обстоятельство, что Лас Каз далеко не сразу стал пользоваться влиянием при дворе Наполеона, не был честолюбив и оставался чужд придворных интриг, а также не принадлежал к политическим партиям, придает труду мемуариста изрядную долю объективности. В пользу Лас Каза говорит и то, что его отличало подробное знание императорского дво­ра, и когда Наполеон называл ему то или иное лицо, говорил о том или ином событии, для Лас Каза слова Императора тотчас же облекались во вполне конкретные и осязаемые понятия. Но Лас Каз не просто переписывал разговоры Наполеона с окружавшими его людьми; одни слова и суждения Импе­ратора он передавал в изложении, другие цитиро­вал дословно, «выхватывая» то, что, по его мнению, имело особую историческую значимость. Надо было обладать цепкой памятью и большой работоспособ­ностью, чтобы после часовых бесед с Императором в уединении воспроизвести речь собеседника, не ис­кажая ее. Лас Каз не только записывает мысли и суждения Императора, он пишет под диктовку от­дельные фрагменты его мемуаров, например изло­жение Итальянской кампании 1796 г. Для этого Лас Казу пришлось изобрести род стенографического письма — Наполеон, как известно, диктовал быстро, не заботясь при этом, поспевают ли за ним секре­тари. Отредактированные листы записей разговоров с Императором и расшифрованные диктовки Напо­леона Лас Каз отдавал вечером своему сыну или ла­кею Наполеона Али, которые переписывали их набело. Утром следующего дня Лас Каз передавал пе­реписанное Наполеону, который просматривал, ре­дактировал, вносил уточнения.
Насколько был точен мемуарист, когда он переда­вал разговоры Наполеона, мимоходом оброненные им фразы или монологи, прямой политический рас­чет которых порою весьма очевиден? Этот вопрос всегда волновал историков, в особенности тогда, ко­гда еще не вышли в свет «Повествование об изгнании» Монтолона, «Дневник» Гурго и «Памятные записки» Бертрана. Теперь уже невозможно сомне­ваться в подлинности слов, приписываемых Лас Казом Наполеону, ибо те же беседы возобновлялись, те же мысли возникали вновь и получали дальней­­шее развитие на страницах записок других членов свиты Наполеона на острове Св. Елены.
Лас Каз пробыл на острове сравнительно не­долго. В конце 1816 г., 30 декабря, он был выслан за попытку возобновить секретную переписку с ря­дом лиц в Европе, в частности, с принцем Люсьеном Бонапартом. Речь шла о том, чтобы сделать до­стоянием европейского общественного мнения не только реальные обстоятельства, побудившие Напо­леона на очевидный риск и вынудившие его отдать себя в руки англичан, но и многочисленные факты нарушения английскими властями собственных обя­зательств в отношении содержания Наполеона на острове, которые, как известно, в конечном счете спо­собствовали ухудшению его здоровья. Услуги, оказываемые Лас Казом Наполеону, заботы, которыми он его окружал, мемуары, над которыми трудился, письма, в которых писал о Наполеоне в выражениях, задевавших самолюбие британского губернатора на острове, — все это привело к тому, что Гудзон Лоу уведомил Лас Каза, что если тот и дальше будет пи­сать в своих письмах о «генерале Бонапарте» в преж­них выражениях и тоне, то будет удален с острова, и он выполнил свою угрозу, когда, то ли в результате измены слуги Лас Каза, то ли по иному стечению об­стоятельств, в руки губернатора попали вышеупомя­нутые письма. 25 ноября 1816 г. двери комнат, где жил Лас Каз, были взломаны, все бумаги захвачены, а сам он заключен под стражу и вскоре выслан на мыс Доброй Надежды. В официальном уведомлении Лоу о депортации Лас Каза ему разрешалось взять с собой только те бумаги, которые не имели отноше­ния к Наполеону, и ту часть корреспонденции, кото­рая была просмотрена чиновниками английской администрации. Несмотря на горячие просьбы Лас Каза, бумаги, по распоряжению губернатора, были опечатаны до особого распоряжения британского правительства. Однако, как сообщает Лас Каз в «Ме­мориале», некоторые бумаги ему все же удалось сохранить, спрятав их на себе и среди вещей.
В течение восьми месяцев (до 20 июля 1817 г.) Лас Каз находился на мысе Доброй Надежды под надзором англичан, и затем тяжелобольным он был доставлен на английском судне, где с ним обраща­лись как с пленником, в Лондон. Более трех месяцев длилось это путешествие. Наконец 15 ноября 1817 г. Лас Каз прибыл к берегам Темзы, но, когда он со­шел на берег, полиция конфисковала все бумаги, даже не дав ему возможности составить их опись.
Беспокоясь о судьбе своих бумаг, Лас Каз два­жды писал государственному секретарю Великобри­тании по делам колоний лорду Батусту; оба письма Лас Каза остались без ответа. В надежде, что ему будет, наконец, позволено составить опись своих бу­маг, Лас Каз написал министру внутренних дел лорду Сидмуту, в чьем ведении и подчинении нахо­дилась полиция, но и это письмо осталось без от­вета.
Из Англии Лас Каз был выслан на континент, в Остенде. Во Францию ему путь был закрыт, и, из­гоняемый отовсюду, Лас Каз наконец смог найти себе убежище во Франкфурте (декабрь 1817 г.), где ему разрешили поселиться имперские власти после обращения Лас Каза к австрийскому императору. 1817–1821 гг. он провел сначала во Франк­фурте, затем в других городах Германии и Бельгии. В эти годы, оставаясь доверенным лицом Наполеона, Лас Каз был занят пересылкой на остров
Св. Елены де­нег, а также книг, необходимых Наполеону для ра­боты над воспоминаниями. В эти годы Лас Каз неод­нократно писал в европейские столицы, в том числе Александру I, и крупнейшим дипломатам, заседавшим ­на Ахенском и Лайбахском конгрессах, обра­щая их внимание на то положение, в котором ока­зался Наполеон на Св. Елене под чрезмерной опекой британских властей. Лас Каз обращался с письма­ми и к Марии-Луизе, сохранившей за собой титул императрицы,
пытаясь получить от нее поддержку и добиться смягчения положения ее мужа.
Все эти годы Лас Каз не забывал о своих бумагах и пытался получить их обратно. Однако его письма, в том числе и большое письмо к лорду Батусту и обращение к британскому парламенту, остались без ответа.
Кончина Наполеона вновь открыла Лас Казу до­рогу во Францию. Вскоре, благодаря посредничеству одного из британских пэров, ему удалось получить назад свои бумаги и среди них рукопись, над которой он трудился на протяжении восемнадцати месяцев пребывания на острове Св. Елены. В 1823 г. Лас Каз начинает публиковать свой «Мемориал Святой Елены».
Что же касается рукописи, названной в англий­ском ее издании «Максимы Наполеона», то с боль­шой долей уверенности можно судить о том, что пе­ред нами обладающий известной степенью достовер­ности источник, хотя и дошедший до нас в переводе на другой язык. Оставшаяся без пояснений фраза в предисловии издателя («Впоследствии мы имели случай удостовериться, что рукопись действительно принадлежала перу этого верного слуги») позволяет сделать вывод о том, что у самого издателя были со­мнения в авторстве этого сочинения, но затем, по прошествии некоторого времени, были получены до­полнительные сведения насчет подлинности рукописи и всякие сомнения относительно принадлежности ее перу Лас Каза отпали.
«Максимы и мысли» представляют собой сборник, содержащий 469 высказываний, касающихся полити­ческой истории и современности, литературы, фило­софии и т. д. Высказывания не систематизированы, и определенная последовательность в их череде об­наруживается крайне редко — лишь иногда заметна связь между двумя рядом стоящими максимами, не более, — так, например, между высказываниями ХС и XCI, между максимами CLVI и CLVII. Но это скорее исключение, нежели правило. Какой‑либо хронологической последовательности в изложении событий, которые упоминает в своих высказываниях «узник Св. Елены», мы также не найдем; перед нами свободное течение мысли, не стесненное заранее обусловленной формой повествования и системой из­ложения. Вероятно, эти высказывания записывались день за днем по мере того, как появлялись, и в этом смысле близость между «Максимами и мыслями» и «Мемориалом Святой Елены» кажется более чем правдоподобной, ибо, как известно, и в «Мемориале» высказывания Наполеона, который, естественно, был всегда свободен в выборе предмета беседы, записы­вались Лас Казом по мере появления этих высказы­ваний, за завтраком, на прогулке, во время отдыха и т. д. Ограничившись этими, самыми общими, на­блюдениями, обратимся к содержанию книги и при­ведем некоторые из наполеоновских высказываний, сравнив их с теми, что помещены в «Мемориале Святой Елены».
«Фридрих (Фридрих Великий — С. И.) взял на себя труд опровергать Макиавелли до своего восше­ствия на престол: он сделал бы лучше, если бы оправдывал его после своего воцарения. Этот Ма­киавелли писал лишь для мелодраматических тира­нов» (CCCCII). Обратившись к основному произве­дению Лас Каза, мы не найдем в нем ни одного вы­сказывания Наполеона, касающегося знаменитого флорентийского гуманиста, тогда как в «Максимах и мыслях» их наберется еще пять. Но здесь весьма возможно предположение о том, что у Наполеона — редактора «Мемориала» были свои причины избе­гать упоминаний о Макиавелли:
и роялисты, и ли­бералы не раз обвиняли его в политическом макиа­веллизме.
«Мир есть великая комедия, в которой на одного Мольера приходится с десяток Тартюфов» (ССV). В «Мемориале Святой Елены» Наполеон неодно­кратно высказывается о Мольере, причем Лас Каз сообщает, что Наполеон не раз читал «Тартюфа» после обеда в присутствии придворных и раз выра­зился об этой пьесе как о неподражаемом произве­дении великого писателя, но в то же время сказал, что не поколебался бы запретить постановку этой пьесы, если бы она была написана в начале XIX в., ибо некоторые сцены, по мнению Наполеона, весьма грешат против нравственности.
Обратимся к другим высказываниям Наполеона о древней и современной ему литературе.
В «Мемориале» зафиксированы слова Наполеона о Гомере. Это не удивительно, ибо на протяжении всей своей жизни он не раз перечитывал гомеров­ский эпос и даже брал Гомера с собой в походы, а когда у Наполеона возникла идея создания поход­ной библиотеки, то в списке книг, составленном лично императором для своего библиотекаря Барбье, значились поэмы легендарного слепого певца. В своих творениях, — записывал Лас Каз слова На­полеона, — он был поэтом, оратором, историком, законодателем,­ географом и теологом; во­истину, это — энциклопедист своей эпохи». В «Максимах и мыслях» Наполеону приписывается такой пассаж: «Если бы Илиада была написана нашим современ­ником, никто не оценил бы ее» (XVIII), — или такое высказывание: «Почему Гомеру отдавали предпоч­тение все народы Азии? Потому что он описывал приснопамятную войну первейшего народа Европы против самого процветающего народа. Его поэма — едва ли не единственный памятник той далекой эпо­хи» (СССLXXXVII). Едва ли приведенные высказы­вания противоречат одно другому, скорее наобо­рот — они взаимно дополняют друг друга.
10 ноября 1815 г. Лас Каз записал в «Мемориа­ле», что Наполеон беседовал с жительницей острова мадам Стюарт об ее родине Шотландии и «много говорил об Оссиане». У Лас Каза больше не упо­минается о легендарном шотландском поэте, волно­вавшем воображение и молодого Бонапарта, и Им­ператора Наполеона, а в «Максимах и мыслях» Наполеону приписывается такое высказывание: «Я люблю стихи Оссиана, там много мысли, испол­ненной силы, энергии, глубины. Это — северный Го­мер; поэт в полном смысле слова, поелику трогает душу и потрясает ее» (CCCXCII). Такое высказы­вание, хотя и не находит эквивалента в «Мемориа­ле», вполне укладывается в череду литературных пристрастий Наполеона: известно, что том Оссиана был с Наполеоном на пути в Египет.
В записи от 1 июня 1816 г. «Мемориала» уделено много места суждениям Наполеона о Шатобриане, его отношении к религии и политическим убежде­ниям знаменитого французского писателя. «Во вре­мя катастрофы 1814 г. господин де Ш… просла­вился памфлетами, столь пылко-страстными, столь злобными и полными бесстыдной клеветы, что, надо полагать, теперь он сожалеет о них, и такой прекрас­ный талант уже не станет опускаться до того, чтобы делать сию клевету достоянием гласности».
В «Максимах и мыслях» мы обнаруживаем следую­щее: «Господин де Шатобриан почтил меня красно­речивой, но отнюдь не справедливой филиппикой. Он много сделал для торжества королевского дела. Воистину, это — гениальный человек» (CCCXI). В последней фразе угадывается каламбур: Шато­бриан в то время был известен в первую очередь как автор сочинения «Гений христианства».
Говоря о том, что «высокая трагедия… была школой великих людей», о том, что «трагедия вос­пламеняет душу, возвышает сердце, может и дол­жна творить героев», Наполеон под пером Лас Каза в «Мемориале» высказывается о Корнеле: «В этом отношении Франция обязана Корнелю…; да, гос­пода, если б он жил средь нас, я дал бы ему кня­жеский титул». В «Максимах и мыслях» мы нахо­дим: «Если бы Корнель дожил до моего времени, я сделал бы его министром» (LII). Это уже не про­сто сходство, но весомый аргумент в пользу подлинности высказываний Наполеона, помещенных в «Максимах и мыслях».
Многие приписываемые Наполеону высказыва­ния из «Максим и мыслей» касаются событий исто­рии Франции и Европы периода Консульства и ­ Империи, событий 1814 г., эпохи «Ста дней», политиче­ских последствий поражения в кампании 1815 г.
«Я нашел в Потсдаме шпагу великого Фридриха и его орденскую ленту; трофеи сии значили для меня куда больше, нежели те сто миллионов, кото­рые Пруссия выплатила мне» (XI). Нечто сходное с приведенным высказыванием, касающимся собы­тий 1806–1807 гг., мы обнаруживаем в «Мемориа­ле»: «…Большие часы, нечто вроде будильника сего государя (Фридриха Великого — С. И.), увезенные на Святую Елену и поставленные на камин Импе­ратора, поспешность, с которой Наполеон бросился в Потсдаме к шпаге великого Фридриха, восклицая: «Пусть другие берут иную добычу, для меня же вот что дороже всех миллионов…», доказывают, как высоко ставил Император сего государя».
К кампании 1806–1807 гг. относится и другое высказывание из «Максим и мыслей»: «Говорили, будто я оскорбил королеву Пруссии; вовсе нет. Я просто сказал ей: «Женщина, возвращайся к своей прялке и хозяйству». Мне не в чем себя упрекнуть, она сама признала свою ошибку. Я велел освобо­дить ее фаворита Хатцфельда, не то его бы расстре­ляли» (VII). Подобной фразы в «Мемориале» мы не найдем, а факт освобождения прусского сановника из‑под стражи представлен вне какой‑либо связи с королевой Луизой Прусской, как великодушный жест императора в ответ на слезы отчаявшейся жены Хатцфельда. Однако подробности встреч На­полеона с прусской королевой во время тильзитских переговоров (в передаче Наполеона), его стремле­ние постоянно держать дистанцию перед лицом уни­зительных, почти навязчивых ходатайств прусской королевы позволяют допустить возможность приве­денного высказывания.
В «Максимах и мыслях» имеется суждение Напо­леона, касающееся одного из важнейших учрежде­ний Империи — Почетного Легиона: «Учреждая Почетный Легион, я объединил единым интересом все сословия нации. Это — установление, наделенное жизненной силой, которое надолго переживет мою систему» (СХ). В «Мемориале Святой Елены» Лас Каз приводит такие слова Наполеона: «…Разнооб­разие рыцарских орденов и самое посвящение в рыцари было характерным для замкнутого сословного общества, тогда как единственное в своем роде по­жалование в кавалеры ордена Почетного Легиона с его универсальностию, напротив, являло собою подлинное равенство. Одно поддерживало отчужде­ние среди различных сословий общества, тогда как другое должно было привести к сплочению граждан; и его влияние, его следствия… могли быть неисчис­лимыми: то был единый центр, всеобщая движущая сила самых различных честолюбивых устремле­ний…»
Можно, вероятно, привести и многие другие вы­сказывания из «Максим и мыслей», сопоставив их с соответствующими местами «Мемориала». К при­меру, «Cлучай — вот единственный законный повели­тель вселенной» (LXXX) и «Случай правит миром» (СХС) имеют прямую аналогию в «Мемориале»: «Случай, который правит миром». Однако и так вполне очевидно, что между двумя сличаемыми ис­точниками обнаруживается вполне отчетливое сход­ство. Кроме того, фактическая сторона «Максим и мыслей» уже отчасти говорит в пользу подлинности помещенных в этой книге высказываний императора. Разумеется, если бы обнаружилось возможно боль­шее число текстуальных аналогий в обоих из сочи­нений, то это явилось бы самым весомым подтвер­ждением версии о том, что французский оригинал рукописи, опубликованной в 1820 г. по‑английски, принадлежал перу Лас Каза. Но и так, вероятно, решительные сомнения в подлинности высказываний Наполеона едва ли могут возникнуть, ведь в против­ном случае высказывания «узника Св. Елены» дол­жны были быть непременно весьма разоблачительными для Наполеона, как то не раз бывало в боль­шинстве публикаций эпохи Реставрации.
Возникает вопрос, почему Лас Каз после британ­ского «карантина» так и не вспомнил о «Максимах и мыслях» и в 1823–1824 гг., издавая свой « Мемо­риал», не издал вместе с ним помещенные там вы­сказывания Наполеона. Лас Каз, вероятно, знал как об английском, так и о французском изданиях кни­ги, но рукопись ее ему возвращена не была. Сле­дует поэтому предположить, что у Лас Каза не воз­никло желания опубликовать в дополнение к своему «Мемориалу» высказывания Наполеона по париж­скому изданию (двойной перевод) или в новом пере­воде на французский язык по первому английскому изданию. Вполне возможно, что Лас Каз не захотел воспользоваться изданием «Максим и мыслей», ибо понимал, и сами переводчики не скрывали этого, что перевод 1820 г. не может быть признан безупречным. Если бы он вознамерился издавать новый перевод по английскому изданию, то и в этом случае перевод не намного приблизился бы к оригиналу, как всякий двойной перевод. В этой связи возникает лишь один вопрос, почему Лас Каз ни в пре­дисловии, ни в за­ключительных частях «Мемориала» так и не упомя­нул о существовании своей рукописи и о том, как поступили с нею англичане. В мемуарной записке, опубликованной в 1818 г., Лас Каз перечислил все принадлежавшие его перу сочинения, особо указав на систематически писавшийся им дневник, куда во­шло все, что говорил Наполеон публично или при­ватно Лас Казу на Святой Елене. «Этот дневник еще находится в руках английских властей», — указывал Лас Каз, но он ни словом не обмолвился о том, что спустя два года появилось под названием «Рукопись, найденная в портфеле Лас Каза».
Совершенно естественно, что до тех пор, пока под­линник рукописи графа де Лас Каза, опубликован­ной в Лондоне, а затем в Париже, еще остается не­известным исследователям, всякое обращение к этим высказываниям Наполеона должно сопровождаться известными оговорками. Вместе с тем очевидным яв­ляется также и то, что историк, основательно знако­мый с «Мемориалом Святой Елены» и другими со­чинениями наполеоновских «евангелистов», едва ли сможет найти в «Максимах и мыслях» хотя бы одно высказывание Наполеона, которое могло бы поро­дить сомнения. Более того, обращение к «Максимам и мыслям» и изучение всех обстоятельств, связан­ных с этой книгой, позволило бы существенно до­полнить историю создания «Мемориала Святой Еле­ны», а может быть, и добавить к нему высказывания Наполеона из «Максим и мыслей».
В изданиях 1820 г. в комментариях не было осо­бой надобности, ибо многое из того, что говорил и подразумевал Наполеон, было понятно тогдашнему читателю. Ныне же, спустя немало лет, коммента­рий в большинстве случаев необходим как дополне­ние к высказываниям императора и ради более точного представления об упоминаемых лицах и собы­тиях. Отсылаем читателей к этим примечаниям.
Текст высказываний Наполеона переведен с фран­цузского и сверен с английским изданием. При под­готовке перевода автор воспользовался ценными со­ветами Д. В. Соловьева, за что приносит ему благо­дарность.
Сокращения имен, допущенные во французском издании, раскрываются при переводе в квадратных скобках.

С. Н. Искюль